Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]
Появилась мадера и была выпита. Лица у начальника станции и у Николая Ивановича раскраснелись. Оба были уже на втором взводе, оба говорили: один — по-немецки, другой — по-русски, и оба не понимали друг друга.
Перед прибытием поезда, отправляющегося в Кенигсберг, они вышли на платформу и дружественно похлопывали друг друга по плечу. Николай Иванович лез обниматься и целоваться, но начальник станции пятился. Когда поезд подъехал к платформе, начальник станции распрощался с Николаем Ивановичем и на этот раз поцеловался с ним, посадил его в вагон и крикнул:
— Glückliche Reise!
Поезд помчался.
Обед по телеграмме
Поезд мчался к Кенигсбергу, куда начальник станции неизвестно для чего отправил обратно супругов, так как и на той станции, где они пили с ним пиво и мадеру, можно бы было дожидаться прямого берлинского поезда, который не миновал бы станции. Очевидно, тут было какое-то недоразумение, и начальник станции и супруги не поняли друг друга. Да и на станции-то не следовало им слезать с того поезда, в который они сели по ошибке, а следовало только пересесть из гамбургского вагона в берлинский и выйти гораздо дальше на станции у разветвления дороги, но супруги были, выражаясь словами Николая Ивановича, без языка, сами никого не понимали, и их никто не понимал, отчего все это и случилось.
Николай Иванович сидел с женой в купе и твердил:
— Кенигсберг, Кенигсберг… Наделал он нам переполоху! В гроб лягу, а не забуду этого города, чтоб ему ни дна ни покрышки! И наверное, жидовский город.
— Почему ты так думаешь? — спросила жена.
— Да вот, собственно, из-за «берга». Все жиды — «берги»: Розенберги, Тугенберги, Ейзенберги, Таненберги. Удивительно, что я прежде про этот заграничный город ничего не слыхал. Новый какой, что ли?
— Нет, мы про него в пансионе даже в географии учили.
— Отчего же ты мне про него раньше ничего не сказала? Я бы и остерегся.
— Да что же я тебе скажу?
— А вот то, что в нем обычай, что по телеграфу обед заказывать надо. Наверное, уж про это-то в географии сказано… Иначе на что же тогда география? Ведь географию-то для путешествия учат.
— Ничего в нашей географии ни про обед, ни про телеграммы сказано не было. Я очень чудесно помню.
Николай Иванович скорчил гримасу и проворчал:
— Хорош, значит, пансион был! Из немецкого языка только комнатным словам обучали, а из географии ничего про обеды не учили. Самого-то главного и не учили.
— Да чего ты ворчишь-то! Ведь уж напился и наелся с немцем на станции.
— Конечно же привел Бог пожевать и легкую муху с немцем урезать, но все-таки… А хороший этот начальник станции, Глаша, попался… Ведь вот и немец, а какой хороший человек! Все-таки посидели, поговорили по душе, выпили, — благодушно бормотал Николай Иванович, наконец умолк и начал засыпать. Мадера дала себя знать.
— Коля! Ты не спи! — толкнула его жена. — А то ведь эдак немудрено и проспать этот проклятый Кенигсберг. Тут как только крикнут, что Кенигсберг, — сейчас и выскакивать из вагона надо, а то живо куда-нибудь дальше провезут.
— Да я не сплю, не сплю. А только разик носом клюнул. Намадерился малость, вот и дремлется.
— Кенигсберг! — крикнул наконец кондуктор, заглянув в купе, и отобрал билеты до Кенигсберга.
Через минуту поезд остановился. Опять освещенный вокзал, опять столовая со снующими от стола к столу кельнерами, разносящими кружки пива.
Первым делом пришлось справляться, когда идет поезд в Берлин. Для верности супруги обращались к каждому железнодорожному сторожу, к каждому кельнеру, показывали свои билеты и спрашивали:
— Берлин? Ви филь ур? Берлин?
Оказалось, что поезд в Берлин пойдет через два часа. Все говорили в один голос. Несловоохотливым или спешащим куда-нибудь Николай Иванович совал в руку по «гривеннику», как он выражался, то есть по десяти пфеннигов, — и уста их отверзались. Некоторые, однако, не советовали ехать этим поездом, так как этот поезд идет не прямо в Берлин и придется пересаживаться, и указывали на следующий поезд, который пойдет через пять часов, но супруги, разумеется, ничего этого не поняли.
— Das ist Bummelzug und bis Berlin müssen Sie zwei Mal umsteigen, — твердил Николаю Ивановичу какой-то железнодорожный сторож, получивший на кружку пива. — Bummelzug. Haben Sie verstanden?
— Данке, данке… Цвай ур ждать? Ну, подождем цвай ур. Это наплевать. Тем временем пивца можно выпить. — И от полноты чувств Николай Иванович потряс сторожа за руку. — Как я, Глаша, по-немецки-то говорить научился! — отнесся он к жене. — Ну, теперь можно и пивка выпить. Надеюсь, что уж хоть пиво-то можно без телеграммы пить. Пиво не еда.
Супруги уселись к столу.
— Кельнер! Цвай бир! — крикнул Николай Иванович. Подали пиво. — Без телеграммы, — крикнул он жене. — Попробовать разве и по бутерброду съесть. Может быть, тоже без телеграммы.
— Да по телеграмме только обеды табльдот, а что по карте, то без телеграммы, — отвечала жена. — Ведь русский-то, прошлый раз сидевший за столом, явственно тебе объяснил.
— Ну?! В таком разе я закажу себе селянку на сковородке. Есть смерть как хочется. Как по-немецки селянка на сковородке?
— Да почем же я-то знаю!
— Постой, я сам спрошу. Кельнер! Хабензи селянка на сковородке! — обратился Николай Иванович к кельнеру.
Тот выпучил на него глаза.
— Селянка, — повторил Николай Иванович. — Сборная селянка… Капуста, ветчина, почки, дичина там всякая. Нихт ферштейн? Ничего не понимает. Глаша! Ну, как отварной поросенок под хреном? Спроси хотя поросенка.
Жена задумалась.
— Неужто и этого не знаешь?
— Постой… Знаю… Свинья — швайн. А вот поросенок-то…
— Ребеночка от швайн хабензи? — спрашивал Николай Иванович кельнера.
— Швайнбратен? О! Я… — отвечал кельнер.
— Да не брата нам надо, а дитю от швайн.
— Дитя по-немецки — кинд, — вмешалась жена. — Постой, я спрошу. Швайнкинд хабензи? — задала она вопрос кельнеру.
— Постой, постой… Только швайнкинд отварной, холодный…
— Кальт, — прибавила жена.
— Да, со сметаной и с хреном. Хабензи?
— Nein, mein Herr, — отвечал кельнер, еле удерживая смех.
— Ну, вот видишь, стало быть, и по карте ничего нельзя потребовать без телеграммы, говорят: «Найн», — подмигнул жене Николай Иванович. — Ну, порядки!
— А как же мы котлеты-то давеча, когда были здесь в первый раз, в платок с тарелки свалили?
— Ну, уж это как-нибудь впопыхах, и кельнер не расчухал, в чем дело, а может быть, думал, что и была от нас телеграмма. Да просто мы тогда нахрапом взяли котлеты. Котлеты взяли, деньги на стол бросили и убежали. А теперь, очевидно, нельзя. Нельзя, кельнер?
— Видишь, говорит, что нельзя.
— Nein, mein Herr.
— А ты дай ему на чай, так, может быть, будет и можно, — советовала жена. — Сунь ему в руку. За двугривенный все сделает.
— А в самом деле — попробовать?! Кельнер, немензи вот на тэ и брингензи швайнкинд. Бери, бери… Чего ты? Никто не увидит. Будто по телеграмме, — совал Николай Иванович кельнеру две десятипфенниговые монеты.
Кельнер не взял.
— Nein, mein Herr. Ich habe schon gesagt, dass wir haben nicht.
— He берет… Значит, у них строго и нельзя.
— Так спроси хоть бутербродов с сыром. Может быть, бутерброды можно, — сказала жена. — И мне что-то есть хочется.
— А бутерброды можно без телеграммы? — снова обратился Николай Иванович к кельнеру.
— Бутерброд мит кезе и мит флайш, — прибавила жена.
— О, ja, Madame.
— Ну, слава богу! — воскликнул Николай Иванович и принялся есть. — То есть скажи у нас в рынке кому угодно, что есть в Неметчине такой город, где приезжающим на станции обедать и ужинать только по телеграммам дают, решительно никто не поверит, — рассуждал он, разводя от удивления руками.
Вторая попытка
Поезд, которого ожидали Николай Иванович и Глафира Семеновна, чтобы ехать в Берлин, должен был прийти в Кенигсберг в час ночи. Лишь только часовая стрелка на часах в буфете показала половину первого, как уже супруги встрепенулись и стали собираться выходить на платформу.
— Скорей, Глаша, скорей, а то как бы не опоздать. Черт их знает, какие у них тут порядки! Может быть, и раньше поезд придет. А уже на платформе будем стоять, так не опоздаем, — торопил Николай Иванович жену. — Как подойдет поезд, так и вскочим. Ну, живо!
— Пойдем, пойдем, — отвечала жена, выходя из-за стола. — Да, вот еще что: захвати ты с собой несколько бутербродов в запас в вагон, благо их здесь без телеграмм дают, а то, может быть, на других станциях и бутербродов без телеграмм не дадут, так что завтра утром ни позавтракать, ни пообедать будет нечем.
— И то дело, и то дело…
Захвачен был целый пакет бутербродов, и супруги вышли на платформу. На платформе никого еще из публики не было. Бродила железнодорожная прислуга и покуривала сигары и трубки.
